В 60‑х я была модницей

В сентябре Клавдии Михайловне Пустобаевой исполнилось 100 лет. Этот день не стал для неё каким‑то особенным – ну исполнилось и исполнилось, пожимает она плечами. Зато когда ехала в Казань к президенту – получать орден «За заслуги перед Республикой Татарстан», волновалась очень: вся жизнь, полная этих самых заслуг, пролетела перед глазами…

ВРЕМЯ НАЧАЛА

– Родилась я 1 сентября 1919 года. Время послереволюци­онное, Гражданская война, раз­руха, голод… И пошло-пошло-по­ехало… Плохо жили, потому что время новое начиналось, другое совсем. Но я маленькая была – ни­чего не понимала. Жили мы в селе Сюкеево Камско-Устьинского рай­она. Отец мой работал на гипсо­вых рудниках. Сейчас, наверное, залило рудники те, не знаю… Мама, как бы сейчас сказали, была до­мохозяйкой. Нас растила. Я успела захватить время ещё до колхозов, всем давали тогда по полоске земли. Помню случай: мне семь лет, мама пошла в поле, братишку в пелёнках взяла с собой, и я за подол при­цепилась. Отец ещё утром ушёл на работу. Я сначала с ребёнком си­дела, потом взяла два серпа и стала помогать. Вязку сделаю, закручу… Вторую… Потом говорю: «Мама, я устала». И хвать – отхватила себе три пальца! Даже сейчас вот этот палец кривой у меня. Вот так нас – детей – приучали к работе с малых лет. Потом уже в колхоз вступили. У нас лошадки не было, поскольку отец рабочий. Потом пошли де­тишки рождаться: первый, второй, третий… Всего было нас четверо. Ещё двое умерло, так бы шестеро было. Я, самая старшая, нянчилась со всеми, родители уходили в поле, меня с детьми оставляли. Ещё тётя свою дочку подсунула, обещала лен­точку за это мне купить. Обманула, не купила, я до сих пор ту детскую обиду помню – смешно, конечно, а не забывается.

Папа мой очень хорошо пел. На войне, а он служил в Первую мировую, когда его в плен забра­ли, он своим голосом зарабатывал себе на пропитание. Пел немцам на гулянках – за это ему давали кусок хлеба. Им он делилося с то­варищами. Когда вернулся домой, почему-то ходил в шляпе. И его все Шаляпиным звали. Я‑то ма­ленькая была, думала, из‑за шляпы. А оказывается, из‑за голоса.

ВРЕМЯ АНГЕЛОВ

Мы раньше дни рождения не отмечали почему-то, а отме­чали день ангела. Мне запомни­лись мои именины. Утром встаю, выспалась хорошо – ещё второго братика не было, мы с мамой вдво­ём дома. Она мне говорит: «Садись кушать!» – и несёт горшок пшённой каши. Печка растоплена, всё приго­товлено, тепло… Ставит кашу пере­до мной, а на неё отрезик материи маленький кладёт, на платьице. «Ты у нас сегодня именинница, – говорит. – Вот тебе подарочек».

Мои именины – это день свя­той Клавдии, по старому 6 ноября, по новому – 19 ноября. Потом, пом­ню, когда учиться уж поступила в Казани в финансово-экономи­ческий техникум, мы в общежитии жили, четыре девчонки, всё время были вместе, кроме летних меся­цев. Ни одна не сказала, что вот у меня сегодня день рождения. Даже не вспоминали об этом никогда. Если б кто сказал, мы бы угощение какое‑то придумали, отметили – купили бы икру трески в баночке, мы её по праздникам покупали. Но нет, не принято было из дня рождения праздник устраивать. Только из дня ангела.

ВРЕМЯ ЕСЕНИНА

НЭП помню. Магазинчики были маленькие, у каждого свой мага­зин – это значит, хозяева имели возможность торговать. Я не по­нимала в то время ничего, живу и живу. Кушать есть – хорошо, ку­шать нет – ну нет так нет. Поэтому никаких воспоминаний о том вре­мени особо и нет. Кроме моды. Де­вушки наши тогда модницы были. Носили мини-юбки. Помню: юбоч­ки коротенькие, а ножки толстые. Я думала тогда про них: бесстыд­ницы! Потому что моя мама носи­ла длинные юбки, а она для меня была примером во всём, я ведь маленькая ещё была. Это год 1924–1925, наверное. Во време­на Есенина такие юбки носили. Тогда же немного развратное время было…

ВРЕМЯ ЛИКВИДАЦИИ БЕЗГРАМОТНОСТИ

Я очень любила книги читать. У нас школа-семилетка была. Вот когда я училась в седьмом классе, пришёл новый директор и сделал маленькую библиоте­ку. К тому времени я прочитала всего две книги – «Отцы и дети» и «Хижину дяди Тома».

Я считаю, что в своей жизни я совершила один героический поступок – получила образова­ние. Когда мне шесть лет было, у мамы мой братик родился, потом второй, третий, потом четвёртый. Весна, работы полно. А с детьми нянчиться надо. Меня с первого класса уже оставляли с детьми. В мае я вообще никогда не училась. Как полевые работы начинаются – то всё, учёбе конец. Из второго клас­са тоже в мае забрали, а в третий во­обще не пустили. А я учиться хочу. В селе открыли школу ликбеза (лик­видация безграмотности). Все тогда были неграмотные. Я попросилась в эту школу, зашла в класс, там учи­тель сидит. Говорю: «Возьмите меня учиться!» А он спрашивает: «Чи­тать умеешь?» Говорю: «Да, умею!» Он похвалил. «А писать?» – «Умею». И написала имя своё. А он и гово­рит: «Не принимаем! Ты же писать умеешь и читать». И не приняли.

У меня прям комок в горле встал, бегу домой, реву. Пришла домой вся зарёванная. На следующий год открыли школу для подрост­ков. Туда пошла. Там были боль­шие дети. Весной опять перестала ходить – нянчиться надо с млад­шими. В четвёртом классе в пер­вый же день вызвали меня к до­ске, попросили написать 5 целых 2 десятых. А я не понимаю, зачем запятые нужны. Цифры‑то знала, а дроби нет. Четвёртый класс еле до­ходила до весны. А про пятый отец сказал, что нечего баклуши бить, маме помогай. Я как начала пла­кать, прошусь учиться и реву. Мама добрая была, смотрит на меня с жа­лостью: «Ладно, – говорит, – пусть учится». И я пошла в пятый класс. Трудно было, на тройки училась, многое пропустила, многое не знаю. Арифметику вообще не понима­ла. А потом, в шестом классе, ал­гебра и геометрия начались. Тут я как в свою стихию попала, потому что всё заново началось – новые предметы. У меня прям так хоро­шо пошло, шестой класс окончила с премией – мне должны были дать большую общую тетрадь. И не дали. Потому что я сходила в церковь на Пасху и в школе кто‑то насплет­ничал, что меня там видели. Вот и не дали никакую премию. Такие времена были.

ВРЕМЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ

А уже седьмой класс я окончила на отлично. Помню, принесли объ­явление в школу, что финансово-экономический техникум прини­мает студентов. И мы с подружкой поехали в Казань. В узелке – соль, яйца. Поехали поступать куда-ни­будь. Приехали. Большой город. Садимся туда, куда народ садит­ся, где вышли все – и мы вышли. На Булаке, оказалось. А куда идти, мы не знаем. Идёт милиционер. Мы: «Дяденька, где финансово-э­кономический техникум?» Он объ­яснил. Подошли, смотрим – обще­житие авиационного института. Думаем, какой же это техникум? Стоим. Идёт дяденька – толстый такой. Решили спросить у него. Он и довёл нас до этого техникума. Сдали документы. Нас тогда шесть человек сдавали документы. Двое посту­пили. Когда сдавали математику письменно, я задачу не смогла ре­шить. Следующий экзамен устный. Преподаватель задал уравнения, а я их раз, раз – и решила. Смотрю, достаёт журнал, листает, видит, что письменный-то экзамен я не сдала… Ещё мне уравнение пишет – я опять решила, он ещё – я всё пере­решала ему. А потом смотрю – меня зачислили. Про себя думаю: вот не ревела бы, не просилась бы в пятый класс, осталась бы в деревне.

Пришла пора ехать учиться. Я справки собираю, а родители мол­чат. Я собираюсь ехать учиться, а они молчат. Езжай, не езжай – не запрещают и не разрешают. Сама самостоятельно уехала. Сама поступила и окончила.

ВЕСЁЛОЕ ВРЕМЯ

В 1936 году я поступила в тех­никум, жила в общежитии, получала стипендию. Сначала 45 рублей, потом 49 рублей 50 ко­пеек. Мы на четвёртом этаже обще­жития жили, а на третьем занима­лись. Это на улице Мусы Джалиля, где Министерство финансов было. Напротив общежития был наш тех­никум. Тогда эта улица Банковской называлась. Потом Баумана…

С нами в комнате была девочка одна казанская. В речном пор­ту на улице Ягодной она жила. Но туда ездила только на выход­ные, а так с нами в общежитии жила. В субботу вечером уезжает, в воскресенье вечером обрат­но. Мы не понимали, для чего она в общежитии-то живет. На­верное, в целях экономии. Чтоб на трамвай не тратиться. Проезд в трамвае стоил две копейки. Один раз она привезла нам из дома го­стинцы: четыре картошины, сва­ренные в мундире, и две лукови­цы. Это было очень вкусно и нам запомнилось, потому что питались мы только хлебом. Со стипендии покупали по килограмму чёрного хлеба и по 200 граммов сахарного песка. На три дня нам этого хва­тало. Спускались на третий этаж, набирали кипяток без заварки и пили горячую сладкую воду. Весь первый год на чёрном хлебе жили.

Когда я совсем маленькая была, перенесла двустороннее воспаление лёгких, перестала расти, была худю­щая, потом вытянулась – ещё худее.

На этой фотогра­фии мой отец. Он служил в Пер­вую мировую.

Отец думал, что у меня туберкулёз. А тут на чёрном хлебе да на сахаре поправилась, щёки отъела. От Ка­зани до нашего села где‑то киломе­тров сто. Девочка ещё одна со мной училась из Сюкеева. Её отец прие­хал на лошади за нами, а в санях ещё и сено ведь. Мы то бежим с ней за лошадью, чтоб она не устала, то садимся отдыхаем. Так и про­бежали 100 километров. Приехала домой, щеки горят, толстые стали! Отец смотрит на меня, аж глаза блестят – обрадовался, что я не ту­беркулёзная.

На втором и третьем курсе мы уже килограмм белого хлеба покупали. Со стипендии бежим за мороженым – на углу его прода­вали. Маленькие такие лепёшечки мороженого. Бак с мороженым сто­ит, продавщица ложкой набирает, на вафельку кладёт, потом захлоп­нет вафельку – такое мороженое получалось. Вкусное! Еще печень трески покупали. Иногда в столовую ходили – перловый суп ели там. Вода и перловка синяя. Бр-р-р-р! Невкусно.

В 1939‑м я техникум окончила. В последние годы очень тяжело было с хлебом, с утра бежали оче­редь занимать, а ещё и на занятия успеть надо.

Репрессии помню. До глупости доходило. Нам приносили в обще­житие тетради, продавали. Связку продадут, на обложке одной тетради рисунок из сказки «У лукоморья дуб зелёный», и все между собой говорят, что это написано «До­лой СССР». Начинаем смотреть – и вправду похоже. Настолько на­пуганы были. Но всё равно весело было. Это ж молодость, она всегда хороша. Весной откроем окно, са­димся на подоконник и песни поём: «Широка страна моя родная…» – на всю улицу горланим!

ПРЕДВОЕННОЕ ВРЕМЯ

Перед самой войной я по рас­пределению приехала в Елабугу работать помощницей инспек­тора по бюджету. Квартиру сни­мали с одной девочкой у бабушки. Квартира небольшая: прихожая, зал и комнатка за перегородкой. Она в той комнатке жила, а я в зале. У меня и кровать была, и матрац – очень неплохо по тем временам. Мы давали бабушке деньги, она го­товила нам еду. Вместе кушали. Щёки опять появились.

Как-то на работе собрали собра­ние, пришёл заведующий горфинотделом. Сказал, что неженатый. Я думала, специально так ска­зал – увидел, что молодая девчон­ка появилась… Говорили, что он раньше работал в милиции, потом заведующим паспортного стола, майор звание было у него. Ушёл с той работы во время ежовщины – репрессии тогда были, при Ежове. Поступил на курсы финансовых работников, окончил их и стал на­логовым инспектором. В общем, 10 августа я приехала в Елабугу – его ещё не было, а 8 ноября я уже вышла за него замуж.

А потом ребёнок родился. Пере­шла на заочное обучение в инсти­туте. Вызывают на сессию, а у меня сначала живот огромный, а потом ребёнок маленький – какая там сес­сия! Но я ни о чём не жалею: 50 лет мы с ним прожили, троих детей родили. Думаю, что ничего они по­лучились у меня. Сын старший – военный пенсионер, окончил воен­ное училище, ракетчик. Отправили его в Белоруссию, там нашёл девуш­ку, женился. До сих пор там живёт. Ему там очень нравится, теперь он уже настоящий белорус. Вторая дочь в Казани, третья – младшень­кая – тут, в Елабуге. Сын, когда зво­нит, спрашивает: «Как там наша младшенькая?»

ТЯЖЁЛОЕ ВРЕМЯ

В 39‑м замуж вышла, в 41‑м война началась. В воскресе­нье. Как сейчас помню: приехал к нам мой отец. У меня муж не пил, а отец любил это дело. Они с моей свекровью маленькую разда­вили. День хороший праздничный, солнечный, настроение хорошее, мы сидим, разговариваем, а тут прибегают, в дверь стучат, мужу моему говорят: «Николай Иваныч, вас вызывают в исполком! Война!»

Мы все рты разинули – как? Бросились бежать. Мужа вызвали к председателю горисполкома, дома у того в сейфе был план действий на случай войны. Его надо было достать. Достать не могут, предсе­датель лежит дома никудышный. Воскресенье же. Ключи нашли кое-как, открыли.

Мне уже тоже дома не сидится, выбежала на улицу – там паника, говорят, горит посёлок Ананьино. Все полезли на чердаки, на крыши, видим – горит Ананьино. Потом выяснилось, что это были специ­альные поджоги, чтобы посеять панику у людей. Диверсия. Горело, как большой костёр…

И начались эти тяжёлые годы. Мужа несколько раз вызывали в военкомат, в Казань, но на фронт не забрали. Он руководитель был, а всех руководителей отправля­ли в село, убирать хлеб. Оттуда ведь всех мужиков забрали, одни женщины остались да старики. Муж там неделями жил, домой на выходные приезжал только. Потом он в военкомате работал, потом в горкоме, потом военно­пленных принимал – много воен­нопленных было в Елабуге. Первая партия нам навстречу попалась, их с пристани вели – длинные плащи на них надеты, идут такие мощные. Они электросети ремон­тировали, мостовую делали – ка­мушек к камушку – знаменитая немецкая аккуратность.

Люди к ним нормально относи­лись, не то что немецкие солдаты к мирному населению нашему. В лагере они жили. Ещё помню японских военнопленных. Нам во­допровод проводили во двор, канал копали японцы. С питанием было трудно тогда. Хлеб получали по та­лонам: 400 граммов на служащего, 200 – на детей, 600 – на рабочего. Лишнего ничего не было, натураль­ным хозяйством жили. Кур держа­ли, картошку сажали. Иначе бы не выжили. Однажды муж привёз це­лое ведро смородины. И я миску смородины вынесла этим японцам. Они с таким удовольствием ели, хвалили русских: «Русские – во!» У нас тут кладбище есть японское.

Многие из пленных в лагере умира­ли от тифа в те времена. Кладбище ухоженное – приезжали несколько раз сюда японцы, следят за ним.

Девятого мая 1945 года мы со све­кровью пошли на рынок продукты покупать. Идем с рынка, встреч­ные попадаются, кричат: «Война кончилась!» Мы домой прибежа­ли, продукты бросили, помчались в исполком. А там все уж сбежались в кабинет председателя горсове­та. Такая радость, такая радость! Устроили застолье. Где‑то доста­ли капусту кислую, где‑то спирт и отмечали. Все туда сбежались, никто никого не приглашал, никто никому не звонил – телефонов-то не было, но все были там. Хорошо отметили. Война кончилась – такое облегчение наступило, не представ­ляете! Очень тяжело было во время войны: женщины одни, одежды нет, мужские штаны полосатые носили. Детей кормить нечем. Кто поро­сёнка держит, кто овечку. Еще на­логовый учёт надо проводить. Ка­ждая семья должна была писать декларацию, чего они имеют. Это всё облагалось налогом. Одна женщина скрыла, что у неё хозяй­ство, – в суд передали дело. Я была молодая ещё, мне так было жалко их. Я тоже работала в налоговой. Коридор длинный, наш кабинет последний, весь коридор запол­нен людьми. Это пришли сдавать декларацию. Такая дисциплина была! Мы сидели до той поры, пока народ не кончится. Такие трудные времена были, не дай бог никому пережить. У меня ещё муж дома был, а каково одиноким женщинам! С работы нас посылали в деревню, я видела, как они питаются: сварят картошечку одну штучку и подносят её ко рту, как пирожное, как делика­тес. Потому что кушать нечего было.

ТАЛОННОЕ ВРЕМЯ

Легче, конечно, после войны сразу не стало. Карточки ещё были. У кого вернулись мужья, а у кого нет. В магазинах в очередях стояли тол­пы народа, отоваривали карточки. Потом похожую картину наблюдала в 90-х, когда талоны ввели продук­товые. Как после войны.

МОДНОЕ ВРЕМЯ

В 60–70-е я была модницей. У меня портниха была знакомая, подруга моей свекрови. Она мне наряды шила. Я выписывала жур­налы «Работница» и «Крестьянка». Там на последней странице всегда были моднючие вещицы. Я поку­пала дешёвенький материал и шла к ней. Шила она очень хорошо. Зна­комые говорили: «Что не сошьёт – всё ей идёт!» Я худенькая была. Детишкам я сама шила-вязала. Много читала всегда, тогда все чи­тали, мода на книги была, не до­стать их. Бывает, прихожу на обед домой – и обязательно книжку хоть несколько минут почитаю. Золовка приносила мне новые книги. Ре­бёнка на ноге качаю, а сама читать умудряюсь.

Сейчас просто ужас – никто не чи­тает! Как так можно? Не понимаю. Муж мой не любил читать, я его приучила, на пенсии вообще читал запоем. Я и сейчас читаю, кроссвор­ды разгадываю, овощи в теплице выращиваю, цветы развожу, соле­нья закатываю, в интернете швы­ряюсь… Ищу, что интересное почи­тать. Один раз нашла в интернете такую статью – «Нужно ли долголе­тие?» Читаю. Там какая‑то богиня попросила у бога Зевса продлить жизнь своего возлюбленного, бес­смертным его сделать. Сделал Зевс это. И вот тот возлюбленный живёт и живёт. Весь иссох – и всё равно живёт. И тут меня кто‑то отвлёк от этой статьи. Отключила компью­тер, а потом никак не могла её най­ти… Вот всё думаю, что же с ним случилось, с этим бессмертным?

ПЕРЕСТРОЕЧНОЕ ВРЕМЯ

Перестройку я легко приняла. Все равно же надо было что‑то делать. Я за перемены к лучшему. Перемены всегда трудно – ну и что?! Сейчас у женщин в основном один ребёнок, они часто не рабо­тают и говорят, что устают. Очень быстро постареют такие женщины. Обязательно надо трудиться, нечего спать. Я вставала в 4 утра, ложилась в 11. И за детьми следила, и везде успевала. Питание было обычное. Никаких деликатесов. Пекла торты. До сих пор люблю физический труд. В мае огород начинается. Там са­жаю огурцы, морковку, помидоры… Это и есть секрет хорошего самочув­ствия и здоровья. Я никогда не жад­ничала, не завидовала. Работала много и физически, и умственно. Спала очень мало. Сюда переехали, тут учительница жила начальных классов, после 12.00 она свободная была. В той квартире, внизу, жила заведующая детским садом: хо­чет – ходит на работу, хочет – нет. Наверху жила библиотекарь, она к 12.00 ходила на работу. А я рабо­таю до 17.15. Прибегаю домой, беру кусок хлеба – и бегом на огород. Ставлю электроплитку, начинаю варить ужин, а сама копаю, сажаю… И это всё после работы! Ужин при­готовится, муж соседей начина­ет звать. Потом после них посуду надо помыть. Всё время работала без отдыха. И сейчас вот теплица, туда помидоры сажаю. Дети при­езжают, помогают поливать. Перцы и баклажаны ещё сажаю всегда…

На приёме у Президента Татарстана врачали орден «За заслуги перед Республикой Татарстан».

ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ

Сейчас я живу хорошо, пенсия у меня приличная. Дети мне помо­гают. Каждую среду навещает меня младшенькая дочка, каждые выход­ные тут куча внуков и правнуков. У меня 6 внуков, 9 правнуков и 5 праправнуков. Вот такая я богатая!

Если разделить все сто лет моей жизни на десятилетия и выбрать из них лучшее – это, наверное, сейчас. Мне очень хорошо. Я до­вольна. Я спокойна. На пенсию я ушла в 55 лет, а могла бы ещё рабо­тать. Но муж заболел туберкулезом, нужно было за ним ухаживать…

Может, если бы я сначала всё на­чала, по-другому бы всё сделала. Окончила бы институт. А может, и нет, кто его знает! На сегодняш­ний день я мечтаю лишь о том, чтобы моим детям было хоро­шо, чтобы внукам и правнукам было хорошо. Если им хорошо, то я радуюсь. А мне самой только огород полить, помидоры закру­тить, книжку почитать, кроссворд разгадать… Вот и все интересы.

Журнал "Татарстан", 2019.